Как Маяковский получил американскую визу?

Не владея иностранными языками, зачастую без личных денег и полезных знакомств поэт Владимир Маяковский сумел объехать пол-Европы, пересечь океан и три месяца прожить в США, обманув мексиканцев на границе. Как ему это удалось? Рассказываем о Маяковском-туристе и его «открытии Америки»: как получал визу, у кого останавливался, где питался, что видел и с каким багажом вернулся домой. **

«Полпред советской поэзии» Владимир Маяковский любил путешествовать и отводил перемене мест особую роль, видя в любой поездке — чем дальше, тем лучше — творческое «ухищрение». Его суть проста: стоит покинуть знакомые улицы и оказаться в другом городе, как на тебя сразу обрушивается волна новых впечатлений, образов и тем для стихов. Фактически вдохновение по заказу.

С 1922 по 1927 год Маяковский побывал в полусотне советских городов, девять раз выезжал за границу и как минимум дважды всерьез собирался в кругосветку. Поэт революции №1 перепробовал все доступные его современникам виды транспорта и средства передвижения: поезда, пароходы, аэропланы, не говоря о трамваях, такси и метро.

«Я земной шар чуть не весь обошел», подытожил поэт в заключительной главе поэмы «Хорошо!». Ощущение «чуть не всего» земного шара дала ему поездка в Соединенные Штаты Америки: до этого западнее Берлина и Парижа он не бывал, хотя всегда стремился оказаться в Новом Свете, пусть даже воображаемом. Так, еще в поэме «150 000 000», за пять лет до реального путешествия, Маяковский отправил своего героя Ивана в Чикаго, где буквально водил его по улицам. Пару лет спустя в одном из вариантов поэмы «Про это» Маяковский упоминал Бруклинский мост в Нью-Йорке — примерно так, как мы теперь отчитываемся о своих перемещениях с помощью онлайн-карт и постов на фейсбуке.

В действительности поэт попал в Америку только с третьей попытки. Его долгожданному прибытию в Нью-Йорк предшествовала дюжина обращений в посольства, письма «друзьям советского правительства» и бюрократические проволочки, длившиеся месяцами. Все это время Маяковский сидел на чемоданах и даже делал громкие заявления в прессе, после чего пропадал из виду, опасаясь попасть на глаза столичным знакомым, — разве он не должен был гулять по Манхэттену?

Однако усилия были не напрасны: 25 мая 1925 года поэт вышел из дома и вернулся лишь в конце ноября — лето и почти всю осень он провел в Америке.

Москва — Берлин — Париж: погоня за визой и кража денег

В начале 1920-х о прямом рейсе из Советского Союза в Америку не могло быть и речи: после революции новое государство оказалось в изоляции и только начинало выстраивать дипломатические отношения с крупнейшими державами. На этом фоне въезд в США рупора социалистического искусства выглядел утопией, а недавнее исключение — вполне официальное посещение Штатов Сергеем Есениным — объяснялось его статусом мужа танцовщицы Айседоры Дункан во время ее гастролей.

Тем не менее в начале 1924 года Маяковский начал готовиться к поездке за океан и даже заручился поддержкой наркома просвещения Луначарского. Весной он выехал через Ригу в Берлин, однако переговоры о получении визы для въезда в Штаты из Германии не увенчались успехом.

Следующий заход состоялся осенью, и вновь напрасно — визу ему не дали. Спустя несколько месяцев поэт предпринимает третью попытку во что бы то ни стало оказаться в Америке, но на этот раз через Францию.

Откуда такая тяга к США? «Чтобы мне, поэту, проповедующему индустриализацию, самому познакомиться со страной, где эта индустриализация достигла наивысших результатов своего развития. Пришла пора проверить все воочию», — отвечал Маяковский в интервью о «разведке в потусторонний мир».

В письме из Парижа он обещает в случае неудачи «в ту же секунду выехать в Москву, погасить все авансы и никуда не рыпаться года три».

Маяковский настроен решительно и не собирается отступать. В Париже проходит Международная художественно-промышленная выставка, и Маяковский, будучи одним из представителей советского павильона, рассчитывает на поддержку официальных лиц. На помощь поэту приходит его старший товарищ, один из основоположников футуризма Давид Бурлюк, эмигрировавший в Америку после революции. Бурлюк обращается к юрисконсульту по делам СССР Чарльзу Рехту, но тот настроен скептически. «Очень уж выражены в нем [Маяковском] стихийная революционность и наклонность к широчайшей агитации», — передает Бурлюк слова Рехта в письме.

Трехнедельная пауза с ответом Маяковскому подтверждает опасения: в Америке его не ждут. Канада, не признавшая Советы, для «красного» поэта закрыта. Оставался запасной вариант, ранее исключенный за его «экзотичность», — попасть в США через Мексику. Гарантий по-прежнему никаких, но так расстояние до заветной границы сводилось к минимуму.

Маяковский обращается в посольство Мексики во Франции, к вопросу подключаются коммунисты и культурные деятели обеих стран. В Мехико дают зеленый свет. Осталось купить билет на трехпалубный пароход и отправиться в путь. Однако у Маяковского, награжденного на выставке серебряной медалью за рекламные плакаты, нет денег. По официальной версии, его обокрали в гостинице, по неофициальной, — Маяковский проигрался в покер парижским шулерам. Горе-лауреата выручает советский Госиздат, высылая 25 000 франков в счет его будущего четырехтомника.

21 июня 1925 года Маяковский отбыл из порта Сент-Назер в Мексику на трансатлантическом корабле «Эспань».

Париж — Гавана — Мехико: муки безделья и сигналы миграционной службе

«Пароход маленький, вроде нашего ГУМ’а. Три класса, две трубы, одно кино, кафе-столовая, библиотека, концертный зал и газета “Атлантик”», — пишет поэт. Океан ему быстро надоедает, «а без него скучно».

Путешествие на лайнере заняло 18 дней. Маяковский берется за рифмованные репортажи и пишет с натуры стихи «Испания», «6 монахинь» и «Атлантический океан», хотя кое-что, как и раньше, лишь воображает. «Испания», например, написана на палубе: как носителю «советской заразы» Маяковскому не дали сойти на берег.

5 июля корабль на сутки прибыл в столицу Кубы — Гавану. Кроме письма, поэту что на суше, что на море нечем заняться; не спасает даже покер. «Двенадцать дней воды это хорошо для рыб и для профессионалов открывателей, а для сухопутных это много. Разговаривать по-французски и по-испански я не выучился, но зато выработал выразительность лица, так как объясняюсь мимикой».

В Мексике Маяковский прожил три недели, «бомбардируя телеграммами о визе Соединенные Штаты». Отремонтировал в мастерской сапоги и пришел в восторг от паровых поверхностей «для глажения сразу всего костюма». Сходил в кино (американские вестерны ему ожидаемо не понравились), театр, стрип-клуб и посмотрел бой быков. О последнем поэт оставил красочную зарисовку, где уличил любителей корриды в живодерстве и сожалел о невозможности «установить на бычьих рогах пулеметов» и «выдрессировать стрелять».

Обстановка на улицах не менее дика. «Масса такси и частных автомобилей вперемежку с демократическими трясками грузными автобусами, не комфортабельней и не вместительней нашего грузового полка», — отрезал он в одном из очерков. И даже так: «В Мексике бандитизм».

Скорость, с которой мексиканские власти пошли навстречу Маяковскому, дала его биографам основания полагать, что вариант транзита через «страну мокасин» рассматривался советскими атташе гораздо раньше — еще после первых неудач поэта во Франции. Мексиканским послом в Париже в то время был Альфонсо Рейес. Адвокат, журналист, историк и блестящий дипломат, Рейес с юности увлекался литературой и писал стихи. Найти с ним общий язык очевидно не составило Маяковскому большого труда. Формальных препятствий для посредничества тоже не было: Мексика признала Советский Союз за год до приезда поэта.

Еще дольше существовало «Акционерное общество советско-американской торговли», оно же «Амторг». Предприятие занималось «установлением взаимовыгодных сделок» и способствовало самым разным контактам, в том числе в сфере культуры.

«Амторг» возглавлял математик и астроном Исайя Хургин, недавно перебравшийся за океан. Хургин был на хорошем счету у министра внешней торговли СССР и знал о проблемах Маяковского с визой. К моменту, когда поэт прибыл в Мексику, оборот «Амторга» превысил 50 млн долларов в год, а Хургин успел создать себе имя в финансовых кругах Нью-Йорка. Не имея официальных полномочий, он по сути был торговым и дипломатическим представителем СССР в Штатах.

С подачи Хургина Маяковский уверяет мексиканских репортеров, что «уже давно отошел от официальной деятельности», а его приезд «носит чисто литературный характер и не имеет какого-либо политического значения». По меньшей мере лукавое заявление поэта предназначалось главным образом не читателям газет, а миграционной службе. За несколько лет ожидания визы Маяковский усвоил, что именно его положение рупора коммунизма портило ему все бумаги, какие бы покровители за него не просили.

План сработал. 24 июля американское консульство в Мехико выдало Маяковскому разрешение на въезд в США сроком на полгода. В заявлении, согласно архивам, поэт представился художником-оформителем «Резинотреста» и указал, что едет в Штаты для показа своих работ. Когда вновь встал вопрос денег — от советского подданного потребовали 500 долларов залога — их дал в долг секретарь посольства СССР в Мексике.

Мехико — Ларедо — Нью-Йорк: паника и восьмичасовой допрос

Уже через три дня Маяковский пересек границу США в городе Ларедо, где был задержан. Поэт восемь часов отвечал на «сотни анкетных вопросов» («девичья фамилия матери, происхождение дедушки, адрес гимназии и т. п. Совершенно позабытые вещи!») и, как мог, объяснял на «ломанейшем (просто осколки) полуфранцузском, полуанглийском языке цели и права своего въезда».

Больше всего он боялся, что сотрудники департамента труда доберутся до его записной книжки, содержащей, пусть и перечеркнутые, но вполне читаемые строчки вроде: «Радуйся, распятый Иисусе», «Надо обращаться в Коминтерн, в Москву» и «Я б Америку закрыл, слегка почистил, а потом опять открыл — вторично». Конспирация оказалась чрезмерной — до записной «художника» никому не было дела.

Еще три дня потребовалось, чтобы добраться до Нью-Йорка экспрессом в отдельном купе в «состоянии крайней растерянности». «Внешне — пейзажно. По урбанистическому ощущению, нью-йоркские вокзалы — один из самых гордых видов мира», замечает поэт.

Свой первый вечер в столице небоскребов Маяковский провел у Чарльза Рехта, с которым списывался Бурлюк, а первую квартиру снял в доме, где жил Исайя Хургин, — в №3 на Пятой авеню.

Нью-Йорк — Детройт — Чикаго: «американцы — провинциалы»

Бурлюк познакомил Маяковского с журналистами и издателями. Уже в первых заметках о приезде советского гостя маски сброшены: в США оказался никакой не художник, а «поэт-социалист» и «лауреат советской революции». Окрыленный успехом, Маяковский консультируется с Хургиным насчет визы и для своей московской музы Лили Брик.

Однако планам не суждено сбыться. Меньше чем через месяц Хургин погиб при невыясненных обстоятельствах во время прогулки на моторной лодке по озеру. В русской диаспоре его гибель вызвала смятение. На траурной церемонии Маяковский, по свидетельству очевидцев, «не отходил от гроба». Через несколько дней поэт доставил останки Хургина на пароход, отбывавший в Россию. Со смертью Хургина исчезла и возможность получить американскую визу для Брик.

Газета New York World выходит с заголовком «Русский поэт находит Нью-Йорк отсталым. По мнению Маяковского, мы старомодны и неорганизованны». В интервью, путевых заметках и стихах одна и та же мысль — Америка поражает, но не восхищает; пример брать не с чего. «Поток машин, метро, небоскребы и прочее еще не создают настоящей индустриальной культуры. Это только внешние признаки, — рассуждает он. — Америка прошла грандиозный путь развития, но ее люди отстали от этого развития. Они все еще прозябают в далеком прошлом. Духовно нью-йоркцы — глубокие провинциалы».

Больше всего Маяковского раздражают скульптуры и «завитушки» на фасадах высоток, а также привычка средних американцев ужинать в ресторане при свечах. «Все электричество принадлежит буржуазии», а она ест, как крестьяне в избе — при лучине. «Мне такое смешно». Не говоря о повальной моде на жевательную резинку. Разве может здесь возникнуть подлинное искусство индустриального века? Нет. Его место в Советском Союзе.

Сам Маяковский, между тем, питается в недорогих армянских и русских трактирах. Днем предпочитает гулять по Пятой авеню, ночью — по Бродвею. Может подолгу всматриваться в витрины или зайти в кабаре в гетто, будучи единственным белым. Обычно на нем небольшая шляпа, костюм и ботинки со звонкой металлической подошвой.

Пробки угнетают поэта не меньше, чем его потомков век спустя: «Пятьдесят минут надо потратить на поездку, которая утром отняла бы четверть часа». От машин у него рябит в глазах. Причем чаще всего, по его наблюдениям, жители города «автомобилируют» в одиночестве, для себя. Парковка — 25-30 центов; дорого.

Достойным внимания он готов признать разве что центр мегаполиса, и тот лишь отчасти. «Там, куда развозят большинство рабочих и служащих — в бедных еврейских, негритянских, итальянских кварталах — грязь почище минской. А в Минске очень грязно. Ближе к пристаням еще темней, грязней и опасней».

После замечаний о том, что советская Москва, из которой прибыл Маяковский, едва ли стала краше за годы гражданской войны и не может соперничать с Нью-Йорком, поэт распаляется еще больше. «Вот я иду с вами по одной из богатейших улиц мира, с небоскребами, дворцами, отелями, магазинами и толпами людей, и мне кажется, что я брожу по развалинам, — признается он. — Почему я не чувствую этого в Москве, где мостовые действительно разрушены и до сих пор еще не починены, многие дома сломаны, а трамваи переполнены и изношены донельзя? Потому что там бурлит жизнь, кипит, переливается через край энергия».

Безоговорочное исключение — Бруклинский мост. Фото, где он стоит на мосту, поэт подпишет так: «Маяковский и Бруклинский мост — из родственных чувств к нему».

Единственный язык, кроме русского, на котором Маяковский мог изъясняться, был язык его детства — грузинский. Он шутит, что всего его усилия заговорить по-английски с лавочником, молочником, прачкой и полицейским оканчивались одинаково: его собеседники пытались перейти на русский.

Как ни странно, новояз эмигрантов первой волны Маяковского скорее смущает: на яркие неологизмы они явно не тянут. По словам поэта, бывших соотечественников, он понимает еще меньше, чем американцев. «Русский называет трамвай — стриткарой, угол — корнером, квартал — блоком, квартиранта — бордером, билет — тикетом, а выражается так: “Вы поедете без меняния пересядок”. Это значит, что у вас беспересадочный билет». Зачастую, добравшись до словаря только к вечеру, Маяковский восстанавливал из обрывков чужой речи то, что слышал днем, в надежде поддержать диалог на следующее утро.

По легенде, отправляясь на встречу, поэт носил в кармане пиджака бумажку с единственной фразой, которую мог выговорить: извинением за то, что он не пожимает руку, когда здоровается.

Свободного времени у Маяковского мало: он старается как можно больше писать и соглашается на любые выступления. Авторская декламация стихов и лекции о новом советском искусстве проходят не каждый день, но стабильно собирают по несколько сотен человек (вход — 50 центов), в основном в рабочих и русскоязычных районах Нью-Йорка. На очереди Чикаго, Филадельфия, Детройт, Питтсбург и Кливленд. К концу вечера в углу сцены скапливается дюжина пустых бутылок из-под «сладкой шипучки»: поэт пьет ее через соломинку при каждом удобном случае.

По выходным Маяковский выбирается в лагерь для отдыха рабочих на реке Гудзон, где за два доллара в день получает палатку, кровать с теплым одеялом и трехразовое питание. Чаще всего вокруг него оказываются «портные, белошвейки, вышивальщицы и члены профсоюза работников дамского платья». Полуостров Рокавей, напротив, приводит его в ужас: «Ничего гаже строений, облепивших берег, я не видел. Я не мог бы прожить в таком карельском портсигаре и двух часов».

В Чикаго Маяковский видит загон для быков, телят, баранов и «всей бесчисленности мировых свиней», там же получает от рабочих короткоствольный пистолет «Байард», в Детройте жалуется на дороговизну спальных вагонов, в Кливленде участвует в протестах за права рабочих.

После посещения Нью-йоркского зоопарка у него готов черновой набросок двух строф для детского стихотворения: «Что ни страница, — то слон, то львица». Вернувшись в Москву, Маяковский скажет, что более всего на свете хотел бы иметь «карликового бегемотика, ручного, чтобы он сидел под столом, как собака».

Нью-Йорк — Париж — Москва: возвращение и набитые чемоданы

28 октября после уже седьмого выступления в Нью-Йорке и товарищеского ужина, устроенного американской писательской молодежью, Маяковский отправляется на пароходе «Рошамбо» во французский Гавр.

Виза позволяла поэту находиться в Америке еще три месяца, но у него банально кончились деньги. Маяковский покидал «родину доллара» без цента в кармане. И если из Парижа он плыл первым классом, то восемь дней обратного пути провел на дешевой койке нижней палубы, под танцплощадкой: «Я в худшей каюте из всех кают, всю ночь надо мною ногами куют».

6 ноября Маяковский прибыл в Париж, 22-го — в Москву. «Должен сознаться, что со мной не случилось ни одного чисто американского приключения, ибо за “приключения” надо платить, а я не расходовался на этот вид развлечений», — сказал он в интервью «Новой вечерней газете», не вдаваясь в подробности.

По словам друга Маяковского, поэта и художника Александр Родченко, Маяковский привозил из путешествий «туго набитые чемоданы». «Чего тут только не было! — вспоминал Родченко. — Книги и журналы по искусству, плакаты, театральные афиши, каталоги выставок».

Так было и в этот раз, с той лишь разницей, что половина продукции посвящалась самому поэту. Родченко получил от него «стильный паяльник» и два конденсатора. Матери Маяковский подарил машинку для вдевания ниток в иголку, сестре Ольге — чулки и кастаньеты, Лиле Брик — открытку с перьями попугая.

Себе Маяковский купил куртку и шариковую ручку Parker. Большая часть стихов «американского цикла» и заметок для книги «Мое открытие Америки» были написаны поэтом как раз этой ручкой.

Рекомендуем книги по теме:

● «Маяковский на Манхэттене» Партиции Томпсон («Государственный музей В.В. Маяковского», 2017)

● «Ставка — жизнь. Владимир Маяковский и его круг» Бенгта Янгфельдта (Corpus, 2016 )

● «Маяковский. Жизнь и творчество» Виктора Перцова («Наука», 1971)

● «Маяковский в Америке» Семена Кэмрада («Советский писатель», 1970)

● «Маяковский об Америке» («Молодая гвардия», 1952)